Было около восьми часов вечера, когда таратайка, которую мы оставили на дороге, въезжала под ворота почтового отеля в Аррасе. Путешественник сошел с кабриолета, рассеянно ответил на заискивающие расспросы трактирной прислуги, отправил назад взятую им запасную лошадь и сам отвел в конюшню свою белую лошадку; потом вошел в бильярдную, помещавшуюся на нижнем этаже. Четырнадцать часов он употребил на это путешествие, которое рассчитывал сделать в шесть часов. Он сознавал, что это была не его вина, но, в сущности, он был рад.
Вышла хозяйка гостиницы.
— Угодно вам переночевать здесь? Желаете ужинать?
Он отрицательно покачал головой.
— Конюх говорит, что ваша лошадь очень замучена.
Он наконец нарушил молчание:
— Может ли лошадь ехать обратно завтра утром?
— О, как можно, сударь, ей надо отдохнуть по крайней мере дня два.
— Не здесь ли помещается почтовая контора? — спросил он.
— Да-с.
Трактирщица повела его в контору; он предъявил свой паспорт и осведомился, нет ли возможности вернуться в ту же ночь в Монрейль в особой карете. Место возле кучера было как раз не занято. Он оставил его за собой и заплатил сколько полагалось.
Сделав все это, он вышел из гостиницы и отправился бродить по городу. Он совсем не знал Арраса; улицы были неосвещены, он шел наобум. Между тем он упорно не спрашивал у прохожих, куда идти. Миновав маленькую речку Криншон, он очутился в лабиринте узких улиц и заблудился. Какой-то буржуа с фонариком попался ему по дороге. После некоторого колебания он решился обратиться к этому буржуа, предварительно оглянувшись вокруг, словно боялся, чтобы кто-нибудь не услышал его вопроса.
— Позвольте узнать, где помещается суд?
— Вы, верно, не здешний, сударь, — отвечал буржуа, оказавшийся стариком, — в таком случае идите за мной. Я как раз иду в ту сторону, то есть к префектуре; в настоящее время здание суда ремонтируется, и пока судебные заседания происходят в префектуре.
— Вероятно, там помещается суд?
— Конечно, там; вот, видите ли, нынешнее здание префектуры было до революции резиденцией епископов. Господин Конзие, который был епископом в 91 году, велел построить там большой зал. В этом-то зале и судят.
Дорогой буржуа продолжал болтать.
— Если вы желаете присутствовать на процессе, то теперь уже поздно. Обыкновенно заседания кончаются в шесть часов.
Между тем они вышли на большую площадь, и буржуа показал ему четыре длинных освещенных окна на фасаде громадного мрачного здания.
— Ну-с, вам везет, вы пришли как раз вовремя. Видите эти четыре окна? Это зал суда. Там до сих пор свет. Значит, еще не кончилось. Дело, должно быть, затянулось, и назначили вечернее заседание. Вы интересуетесь этим делом? Уголовный процесс, должно быть? Уж не вызваны ли вы свидетелем?
— Я не по этому делу, — отвечал он, — мне надо только поговорить с одним адвокатом.
— А, это другое дело. Вот входная дверь, там, где часовой. Вам надо будет подняться по большой лестнице.
Он последовал указаниям буржуа и через несколько минут вошел в зал, полный народу; тут и там адвокаты в мантиях стояли группами и шептались между собой.
Всегда тоскливо видеть эти сборища людей, одетых в черное, шепчущихся у входа в зал суда. Редко случается, чтобы эти речи были проникнуты состраданием и милосердием. Чаще всего это приговоры, составленные заранее. Эти группы в глазах наблюдателя являются какими-то мрачными ульями, в которых жужжащие мухи созидают сообща разные темные дела.
Зал, просторный и освещенный единственной лампой, был прежним залом епископского дома. Двустворчатая дверь, в ту минуту запертая, отделяла его от большой комнаты, где заседал суд.
Там царствовала такая тьма, что он не побоялся обратиться к первому встречному адвокату.
— Скажите, пожалуйста, скоро конец?
— Уже кончилось, — отвечал адвокат.
— Кончилось!
Слово это было произнесено с таким выражением, что адвокат обернулся.
— Извините, вы, может быть, родственник?
— Нет. Я никого здесь не знаю. Скажите, уже произнесен обвинительный приговор?
— Без сомнения. Иначе и быть не могло.
— К каторжным работам?..
— Да, пожизненно.
Он промолвил слабым, едва слышным голосом:
— Значит, тождественность личности доказана?
— Какая тождественность? Этого вовсе и не требовалось. Дело было очень несложное. Эта женщина убила своего ребенка; детоубийство доказано, присяжные установили преднамеренность преступления, и ее приговорили к пожизненной каторге.
— Разве это была женщина?..
— Конечно, женщина, прозванная Лимозеной. О чем же вы говорите?
— Так, ни о чем; но если все кончено, почему же зала до сих пор освещена?
— Ах, это для другого дела, начатого часа два тому назад.
— Какого дела?
— О, и это достаточно ясно. Тут какой-то мошенник, рецидивист, каторжник попался на воровстве. Имени его я не помню. Вот еще молодец с разбойничьей рожей! Ради одной этой физиономии я упек бы его на галеры.
— Есть ли возможность попасть в зал?
— Право, не думаю. Народу слишком много. Теперь перерыв заседания. Некоторые вышли, но когда опять начнется заседание, можно будет попробовать.
— Откуда входят?
— В главную дверь.
Адвокат оставил его. В эти несколько минут он испытал почти одновременно всевозможные ощущения. Слова этого равнодушного постороннего человека попеременно пронзали его сердце то ледяными иглами, то огненными стрелами. Когда он узнал, что дело еще не окончилось, он вздохнул, но не мог бы дать себе отчета, что именно он чувствовал — радость или горе.
Он подходил к разным группам и прислушивался, что говорят. Так как этой сессии предстояло много работы, то председатель назначил на один день два коротких несложных дела. Начали с детоубийства, а теперь принялись за каторжника-рецидивиста. Человек этот воровал яблоки, но это не было вполне доказано; доказано одно — что он был на тулонских галерах. Это-то и портило все его дело. Впрочем, допрос подсудимого уже кончился, точно так же, как и свидетельские показания; оставались еще речи адвоката и прокурора; но раньше полуночи дело все-таки не могло кончиться. Этого человека, наверное, осудят, прокурор был способный — он не выпускал из лап своих клиентов; это был умный малый, мастер сочинять стихи.
Пристав стоял у двери, ведущей к зале заседаний.
Он обратился к приставу с вопросом:
— Скоро ли отворят дверь?
— Ее вовсе не отворят, — отвечал тот.
— Как! Неужели не отворят, когда возобновится заседание? Разве теперь не перерыв?
— Заседание только что началось, но дверь не отопрут.
— Почему же?
— Потому что зал полон.
— Неужели же не найдется ни одного местечка?
— Ни единого. Дверь заперта, и теперь не пропустят ни души. Впрочем, есть еще два-три места за председательским креслом, но господин председатель допускает туда только должностных лиц.
С этими словами пристав повернулся к нему спиной.
Он отошел с поникшей головой, прошел по прихожей и сошел с лестницы медленно, словно колеблясь на каждой ступени. Он, очевидно, советовался с самим собой. Жестокая борьба, происходившая в нем уже целые сутки, еще не окончилась; каждую минуту он подвергался какой-нибудь новой ее перипетии. Дойдя до площадки лестницы, он оперся на перила и скрестил руки. Вдруг он расстегнул сюртук, вынул бумажник и при свете фонаря быстро набросал на листке одну строку: "Господин Мадлен, мэр города Монрейль", потом снова поднялся по лестнице, рассек толпу и, подойдя прямо к приставу, подал ему записку, сказав властным, повелительным голосом:
— Передайте господину председателю.
Пристав взял листок, бросил на него взгляд и повиновался.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь